Выдающийся русский физик Алексей Тяпкин родился в Москве 26 декабря 1926 года в семье пожарного Алексея Владимировича Тяпкина. Вскоре в связи с назначением отца начальником пожарной команды в подмосковном г. Коломна туда переехала вся семья, включая мать Наталию Алексеевну и его сестру Нину 1925 г. рождения.
В 1933 г. семья в полном составе вернулась в Москву в связи с направлением отца на учебу в пожарный техникум.
В Москве в 1941 г. Алексей Алексеевич Тяпкин кончил семилетку и в августе вместе матерью и сестрой был эвакуирован в г. Чимкент, Казахстан. Здесь сначала он учился в 8-ом классе, но с января 42 года по комсомольскому призыву начал работать в механическом цехе Чимкентского свинцового завода на поточной линии по производству снарядов.
Здесь он познал ежедневный тяжёлый физический труд в течение двенадцатичасового рабочего дня в режиме постоянно действующего конвейера. Этот диктуемый необходимостью военного времени изнурительный физический труд оставил неизгладимый след в судьбе пятнадцатилетнего юноши, заставив его через полгода вернуться к продолжению учёбы. Для поступивших на завод по комсомольскому призыву это было возможным в связи с приходом выпускников ремесленного училища и только при условии поступления на учёбу в имеющейся при заводе горно-металлургический техникум. За год учебы в этом техникуме проявилась склонность Алексея Тяпкина к
математике и физике, а также выработалось усердие в учёбе, позволившее ему успевать и по другим предметам. Серьёзному отношению к учёбе содействовало и извещение о смерти отца в конце февраля 42 года, павшего в бою в районе озера Селигер.
С документом об окончании первого курса техникума Алексей вернулся в Москву в начале августа 43 года и предпринял тщетные попытки поступить на подготовительные отделения, открытые в тот год при многих вузах Москвы для подготовки в течение полугода к сдаче вступительных экзаменов в данный вуз. На эти подготовительные курсы принимались лишь окончившие 9-ый класс общеобразовательной школы. В последний день августа Алексей Тяпкин зашел на подготовительное отделение Московского инженерно-строительного института (МИСИ). Заведующая этим отделением первоначально также отказала ему в приеме, но затем, обратив внимание на отличные оценки, приложенные к справке об окончании первого курса техникума
, приняла решение условно зачислить его на один месяц, к концу которого учителям отделения предстояло выяснить уровень подготовки студента техникума к учебе на подготовительном отделении.
Так, это условное решение положило начало дальнейшей учёбы Алексея Тяпкина: он успешно сдал вступительные экзамены, и на первом и втором курсе строительного института был круглым отличником, а на проводимых на этих курсах олимпиадах по математике и теоретической механике он неизменно становился победителем.
В связи с этим на него обратили серьёзное внимание, взяв на себя заботы по его дальнейшей подготовке, доцент кафедры математики В. Э. Фриденберг и заведующий кафедрой теоретической механики, профессор Штейнман. На экзаменах они предлагали ему специально подготовленные задачи повышенной сложности. Они неоднократно убеждали способного студента перейти учиться в Московский университет. Но студент вовсе не принимал эти предложения сколько-нибудь серьёзно, помня о том, с каким трудностями ему пришлось столкнуться при поступлении в данный институт. Кроме того, ему было хорошо известно о полном неодобрении этого предложения директором строительного института Н. В. Лазуковым.
Однако намерения Алексея Тяпкина в корне изменились в конце второго курса, после того, как по предложению доцента математики он ознакомился со специальной теорией относительности Эйнштейна.
Прежде всего, он не согласился с утверждением Альберта Эйнштейна, что в двух системах отсчета, находящихся в относительном движении, физические процессы происходят совершенно одинаково, а собственные времена в них принципиально отличны одновременностью событий,
происходящих в разных точках координаты вдоль относительного движения этих систем. Физические процессы в таких системах вовсе не могут происходить одинаково, так как известно о различии в них собственных времён.
Такая формулировка, по его мнению, была бы справедлива лишь для принципа относительности Галилея, а в случае специального принципа относительности следует говорить о различном ходе процессов в этих системах, соответствующем различию в них собственных времен, а принцип относительности в них выполнялся бы на основе подобия кинематических соотношений в этих системах.
Когда А. Тяпкин уяснил, что эта оплошность Эйнштейна в формулировке основного принципа этой важнейшей теории была некритически принята всем сообществом физиков, он принял окончательное решение об уходе из строительного института в недавно открытый при Московском механическом институте специальный инженерно-физический факультет, который имел право отзыва студентов из любых вузов
Москвы.
Этот факультет был создан в начале 1946 года с приёмом студентов сразу на все семестры с 1 –ого по 8-ой. Тяпкин сдал своё заявление и соответствующие документы на оформление в то время, как на всех указанных семестрах уже начался учёбный процесс подготовки кадров для атомной промышленности. Но оформление допуска к секретной учёбе затянулся на несколько месяцев и к выходу приказа о зачислении его на 3-й семестр нового факультета он успел закончить 5-семестр строительного института.
Его учёба на новом факультете началась с осени 46 года. В течение семестра он был занят выполнением и сдачей зачётов по пропущенным за прошлый семестр лабораторным работам. И только в конце семестра, когда начались экзамены, студенты обратили на него внимание.
Первый экзамен по термодинамике и статистической механике, который принимал академик М. А. Леонтович, был для всех совершенно неожиданным по свой демократической форме. Еще накануне академик объявил, что он разрешает в процессе подготовки ответа на вопросы экзаменационного билета пользоваться не только конспектами его лекций и шпаргалками, но и любыми книгами. ”Мне всё равно, когда вы изучили вопросы, поставленные в билете, - сказал им преподаватель, - но, учтите, я буду требовать понимания представленных вами ответов и соответственно этому ставить вам оценки”. А перед началом экзаменов академик положил на стол пачку экзаменационных билетов и пошел в деканат звонить по телефону. После этого в аудитории начался весьма шумный разбор билетов с затянувшимся обменом их по взаимному согласию сторон. Двум опоздавшим к этой шумной разборке билетов пришлось ждать у двери аудитории, когда освободятся билеты после выхода первых сдавших экзамены. Но полной неожиданностью для всего класса стало, когда первые два студента, обычно отличавшиеся уверенностью в своих знаниях, получили две первые двойки. После этого с классом произошёл шок: никто не решался идти отвечать. Полное оцепенение класса прекратилось только после того, как опоздавший к началу экзамена Алексей Тяпкин взял освободившийся билет. Отвечать, правда, ему пришлось
по другому билету, предложенному ему на обмен девушкой из их класса, поскольку она теперь знала из объяснения академика, как надо было отвечать на дополнительный вопрос. Он спокойно подготовил ответ на вопросы и, успешно сдав, получил первую пятерку за этот экзамен, навсегда запомнив пример М. А. Леонтовича - настоящего учёного и педагога, требующего, в первую очередь, достаточно глубокого понимания обсуждаемого физического явления.
В дальнейшем Алексей Тяпкин продолжал удивлять своих коллег-студентов досрочной сдачей всех весенних экзаменационных сессий в связи с отъездом на летнюю работу пионервожатым. А пионерлагеря эти находились обычно в таких местах, как поселок Лоо под г. Сочи или местечко Саулкрасты под Ригой. Так что стимул провести всё лето на берегу моря вполне оправдывал требуемое перенапряжение для досрочной сдачи экзаменов. Правда, в последнее студенческое лето он также сдавал экзамены досрочно, но стимулом была уже не работа в лагере, а полученная в профкоме института путёвка в дом отдыха в курортное местечко Друскининкай.
- руководителя методологического семинара на физическом факультете МГУ и договорился с ним сделать у него на семинаре доклад на тему “О материалистическом содержании специальной теории относительности”.
Тема эта явно заинтересовала профессора, поскольку он целиком относил эту теорию к буржуазной провокации физического идеализма. Студент же в этой беседе с руководителем семинара пояснил ему, что идеалистической в этой теории является лишь изложение её законов, а
само физическое содержание теории допускает глубоко материалистическое толкование. Достаточно лишь уяснить себе, что различие одновременностей в двух системах, находящихся в относительном движении, возникает не из-за процедуры синхронизации часов в этих системах, а из-за запаздывания на один и тот же временной отрезок всех физических процессов, воспроизведённых в движущейся системе. Иначе говоря, абсолютное движение не обнаружимо не потому, что не существует эфирного ветра, а потому, что он оказывает влияние на все процессы, воспроизведенные в этой системе, и принцип относительности в этой релятивисткой теории возникает на основе подобия в кинематических отношениях в этих сдвинутых “эфирным ветром” физических процессах.
Старый профессор, который был родным сыном великого академика К. А. Тимирязева, записал его докладчиком, сообщив, что ближайшие три заседания на семинаре будут посвящены докладу и обсуждению новой материалистической теории пространства и времени профессора математики Н. А. Леднёва. Но именно этот доклад, с таким вниманием заслушанный на методологическом семинаре, отбил у студента всякое желание выступать перед этой аудиторией. На первых двух заседаниях семинара математик изложил свою совершенно примитивную теорию, весь материализм которой заключался в зависимости сокращения стержня от молекулярного веса его вещества. Слушать такой бред было просто невыносимо человеку, осознавшему несколько лет назад, что пространственно-временная метрика может быть только универсальной. На последнем заседании уже собрался Ученый совет физического факультета МГУ, чтобы своим решением одобрить эту бредовую теорию.
На это позорное заседание, проходившее вечером в конце апреля, Алексей Тяпкин привел целую группу студентов из своего класса с ИФ факультета ММИ, чтобы они были свидетелями того маразма, до которого докатился Ученый совет физического факультета МГУ.
Больше всего Алексея Тяпкина на этом заседании возмутила совершенно слабая защита теории относительности Эйнштейна со стороны известных профессоров и крупных специалистов в области современной теоретической физики таких, как Д. Д. Иваненко, А. А. Соколов и Я. П. Терлецкий. Это возмущение и заставило его попросить слово для выступления перед Учёным советом, а критиковать бредовую теорию Леднёва он считал ниже своего достоинства. Он обратился
к указанным выше передовым учёным со словами: “как же Вам не стыдно так слабо и неуверенно защищать важнейшую современную теорию: ведь Вас слушают сейчас и студенты, которым еще предстоит напрягаться для изучения всех тонкостей этой важнейшей теории.
После этих слов председательствующий совета профессор А. А. Соколов лишил студента ММИ слова и потребовал удалиться ему из аудитории за оскорбление членов Учёного совета. Покидая заседание, Тяпкин успел выкрикнуть студентам МГУ, что для познания теории относительности им следует ознакомиться с лекциями И. Е. Тамма, которые были прочитаны им в этом году для студентов ИФ факультета в ММИ.
Об этом инциденте И. Е. Тамму стало известно от его сына Евгения, который присутствовал на этом заседании в числе студентов ММИ, сопровождавших А. Тяпкина. В связи с этим состоялся разговор между виновником скандального инцидента и заведующим кафедрой теоретической физики.
И. Е. Тамм осуждал сам интерес студента к философским проблемам физики, считая их относящимися лишь к политике, далекой от науки. Он приводил пример ареста в 1938 г. академика В. А. Фока, считая это результатом его занятий философскими проблемами физики, а затем упомянул о неприятностях, возникших у сотрудника его теоретического отдела М. А. Маркова после публикации им философской статьи в защиту квантовой механики в 1947 году. Но Алексей Тяпкин не мог согласиться
со всеми доводами не заниматься философскими проблемами физики, поскольку он пришел в физику ради полученного им еще в строительном институте коренных изменений трактовки специальной теории относительности, которые непосредственно связывал с философскими вопросами физики.
Он четко следовал намеченным им путем и по развитию интерпретации квантовой механики, которую начал изучать также в 45 году по книге Д. И. Блохинцева 1944 года. В итоге он стал единственным, кто выступал на всех четырех Всесоюзных совещаниях по философским вопросам естествознания. А после разговора с уважаемым учителем И. Е. Таммом он четко понял, что намеченную им программу можно совместить лишь с работой в экспериментальном отделе. После осознания этой мысли он пришел к заведующему кафедрой электроники и детекторов элементарных частиц М. С. Козодаеву и заявил ему о своем непременном желании выполнять диплом у него в секторе в Институте, возглавляемом И. В. Курчатовым.
Козодаев сначала сильно удивился желанию студента-теоретика переквалифицироваться в экспериментатора, но потом, видимо, прочтя в глазах студента горячее желание, дал свое согласие на преддипломную практику. После этого между руководителем и дипломником установились самые теплые отношения. Правда, в самом секторе за студентом надолго закрепилось прозвище Лёша – теоретик, и он часто помогал сотрудникам в расчётах. А сам М.С. Козодаев, обычно собираясь на
лекцию, просил его быстро набросать решение какой-нибудь задачи, например, о замедлении нейтронов в каких-либо средах и Лёша - теоретик быстро выполнял нужный расчёт и сопровождал его литературными ссылками. А однажды Михаил Силыч так расхвалил своего дипломника Курчатову, что Игорь Василевич, дирекция которого находилась на одном этаже с сектором Козодаева, пришел и попросил представить ему Тяпкина-Ляпкина.
В ноябре 1952 г. Михаил Силыч поручил Алексею Тяпкину разобраться с новой идеей жесткой фокусировки, о которой стало известно из краткого сообщения в популярном журнале “Scientific American” и разобраться следовало срочно до поступления в начале следующего года подробной статьи известных американских специалистов по ускорителям. Сначала Тяпкин усомнился в возможности быстро решить порученную задачу, но потом вспомнил о прочитанной статье П.Л. Капицы, опубликованной в 1951 г. в УФН, о маятнике с вибрирующим подвесом и просто применил её для кольцевого магнита и они с Козодаевым сели писать письмо И. В. Курчатову.
За время составления данного письма-отчёта Тяпкин дополнительно нашел способ получения сверхсильной фокусировки в знакопеременной магнитной системе, в которой используются постоянные магниты, образующие магнитный коридор сильной фокусировки за счет градиента сильного поля, вызывающего параметрические колебания частиц. С этой добавкой и было в декабре направлено (под грифом совершенно секретно) письмо Курчатову, который вскоре распорядился обсудить письмо Козодаева и Тяпкина на заседании научной секции в Министерстве среднего машиностроения. Такое совещание состоялось в начале января 1953 г. в просторном кабинете министра, и, проводить его было поручено министру электропромышленности тов. Кабанову. Докладчиком был Козодаев, а Тяпкин (попавший в этот кабинет в первый и последний раз в своей жизни) присутствовал на всякий случай для ответов на вопросы. После окончания первой части доклада о жесткой фокусировке со стороны В. И. Векслера и его группы сразу возникли возражения о ненадежности метода из-за резонансов, связанных с частотой обращения частиц. Но выступивший заместитель А. И. Алиханова проф. В. В. Владимирский сразу парировал эти возражения, сказав, что они приняли гибкое решение: построить сначала у себя в Институте ускоритель на 7 ГэВ, все на нём опробовать и только затем приступить
к проектированию большого ускорителя на 70 ГэВ и выбора для него места за городом. Далее Козодаев продолжил свой доклад, перейдя к сверхжесткой фокусировке в сильных полях с кольцевой системой на постоянных магнитах. Тут снова от той же ускорительной группы ФИАН’а посыпались возражения, но лишь о несвоевременности рассматривать сверхсильную фокусировку, если не ясен еще вопрос о фокусировке, предложенной американскими учёными. Все это можно было бы считать нормальной борьбой мнений, если бы через два месяца в Дубну не пришла авторская заявка от той же группы из ФИАН на конкретный вариант использования знакопеременной магнитной дорожки, впервые в мире предложенной А. Тяпкиным.
На эту заявку отрицательный ответ написал Ю. Прокошкин, отметив, что сама идея сверхсильной фокусировки в знакопеременной кольцевой системе постоянных магнитов была выдвинута А. Тяпкиным и изложена М.С. Козодаевым на заседании секции в присутствии авторов данной заявки. Затем к этому вопросу снова вернулись, когда те же авторы - Коломенский А. А., Петухов В. А. и Рабинович М.С. выдвинули свою работу на премию М. В. Ломоносова. Им снова напомнили (М. Г. Мещеряков и Л. А. Арцимович), что исходная идея принадлежит А. Тяпкину, и отклонили присуждение высшей премии Академии наук.
К главной цели своего прихода в физику А. А. Тяпкин вернулся после встречи в Болгарии с В. Л. Гинзбургом.
Молодой профессор, оказавшись с известным академиком в одной автомашине в дальней поездке, намеренно завел разговор о своей трактовке специальной теории относительности, и услышал в ответ такие слова: “Так этого никто не понимает и срочно пишите статью к нам в редакцию УФН”.
Потом по предложению Гинзбурга Тяпкин на семинаре И. Е. Тамма доказал, что полученная им асимметрия скоростей процессов наблюдается только как основа преобразований Лоренца. На состоявшемся затем заседании редколлегии УФН выступил член редколлегии Л. Б. Окунь и заявил, что он взял на себя труд в течение двух месяцев заниматься только вопросами рукописи Тяпкина и пришел к решению, что так излагать теорию относительности вполне можно, но публиковать статью в УФН не следует, поскольку поднятый в ней вопрос тривиален.
После этого ему были задан вопрос, как же он это выяснял в течение двух месяцев непрерывной работы?
Но вопрос действительно тривиальный, если в нём мог разобраться студент второго курса. Затем поднялся Я. Б. Зельдович и сказал, что статью нельзя печатать, поскольку она написана против Эйнштейна и что, если большинство проголосует за публикацию статьи, то он в знак протеста выйдет из состава редколлегии журнала. Известно, что гл. редактор Э. В. Шпольский, заметив, что голоса членов редакции распределились поровну, поднял свой голос за публикацию статьи. И затем, чтобы исключить Я. Б. Зельдовичу возможность отказаться от своего обещания
уйти из состава редакции, Шпольский написал в тот же день письмо Президенту Академии об ультиматуме академика с просьбой окончательно решить вопрос о публикации статьи А.А. Тяпкина. Президент поручил решение этого вопроса академикам физических отделений Л. А. Арцимовичу и М. А. Маркову, которые, как стало известно, собрались всего на несколько минут и утвердили прежнее решение редколлегии. После этого сотрудник Окуня И. Ю. Кобзарев, написавший по поводу статьи Тяпкина короткие замечания ( всего на две с половиной страницы) срочно нашел трех академиков, согласившихся присоединиться к указанным замечаниям. Это была весьма авторитетная группа физиков-академиков: Б. Б. Кадомцев, Л. В. Келдыш и Р. З. Сагдеев. По поводу использования галилеевских преобразований для выяснения сущности релятивистских свойств эти авторы писали: “Это утверждение достаточно очевидно, поскольку любые явления можно описывать в любых координатах”. Казалось бы, авторы замечаний согласны с исходным положением статьи Тяпкина и даже считают его очевидным. Правда, формулируют его в столь примитивном и общем виде, что оно не может быть справедливо. Как стало ясно физикам только после разъяснений великого математика Анри Пуанкаре, необходимой однозначности удовлетворяют только преобразования, образующие группу. Поэтому вместо слов: “… в любых координатах.” следовало бы писать: “…в координатах, удовлетворяющих понятию математической группы.” или более конкретно: “в координатах группы Галилея”. А между тем, получение для скорости света величины (c–v) в направлении движения системы и (с+v) в противоположном направлении А. Эйнштейн считал результатом неправомерного использования преобразований Галилея. На самом же деле существует процедура однозначного установления в движущейся системе пространственных и временных шкал отчета, соответствующих группе Галилея, столь же строгая и правомерная, как и для группы Лоренца. Используя эти единицы отсчёта, мы убеждаемся в неинвариатности полученного описания и наглядно видим изменения, требуемые для получения инвариантного описания физических процессов при скоростях, близких к скорости света. Например, мы наглядно убеждаемся в запаздывании не только светового сигнала, но и всех других сигналов на тот же временной интервал, если они были получены на основе процессов, воспроизведенных в этой движущейся системе координат. Именно эта всеобщность запаздывания делает необходимым введение в каждой движущейся системе координат своей собственной одновременности.
Но вернёмся к последующим словам авторов замечаний. Из них видно, что ими совершенно не понят обсуждаемый в статье Тяпкина подход. Он ведь принимает строго релятивистский ход процессов и пересчитывает его на тождественное описание, наблюдаемое в галилеевских масштабах, после чего становится
полностью ясно, что же, на самом деле, было включено в преобразования Лоренца. Так, становится ясной новая одновременность в движущейся системе, которая соответствует синхронизации часов световыми сигналами, но обосновывается выявленным при этом рассмотрении всеобщим запаздыванием всех процессов, воспроизведенных в движущейся системе.
Авторы же замечаний, допуская введённое описание, почему-то не считают его тождественным описанию в лоренцевых масштабах. Они, например, пишут: “Что касается времени t*, то оно не только не соответствует времени, обычной синхронизации в L’, но и вообще не соответствует времени, измеренному покоящимися в L’ часами из-за фактора γ
”.
На самом же деле рассматриваемый подход в данном конкретном примере означает, что стрелка часов идет строго по релятивистскому времени, а отсчёты t* получены по циферблату, на котором нанесена отвечающая преобразованиям Галилея шкала времени. Этот факт полного непонимания
авторами замечаний обсуждаемой ими статьи красноречиво свидетельствует о новизне постановки вопроса в данной статье, поскольку среди четырех авторов этих замечаний было трое известных физиков - действительных членов Академии наук. К этому следует добавить, что и на теоретическом семинаре ФИАН академику И. Е. Тамму и члену-корреспонденту Е. Л. Фейнбергу, известным специалистам и педагогам как раз в этой области теоретической физики потребовалось целых два часа, чтобы убедится в справедливости только одного утверждения А. А. Тяпкина о в непротиворечивости найденной им всеобщей анизотропии в скоростях физических процессов, лежащей в основе преобразований Лоренца. Мы уже не говорим о том, что и члену-корреспонденту Л. Б. Окуню потребовалось, по его же словам, целых два месяца непрерывной работы, чтобы убедиться в справедливости подхода А.А. Тяпкина, поскольку им это время, скорее всего, было затрачено на тщательные поиски изъяна для отвода статьи и, не найдя его, он выдвинул смехотворный повод для её отклонения - тривиальность развитого подхода.
Следует отметить, что всё это непонимание простейших положений статьи А. А. Тяпкина в значительной мере связано с твердо утвердившимися в умах большинства физиков недостатками формулировок и даже ошибочными утверждениями, допущенными А. Эйнштейном в работе 1905 г. и в последующих публикациях по специальной теории относительности.
Известный американский физик-теоретик Ф.И. Дайсон писал в 1958 г. о новаторстве в физике по поводу открытия принципиально новых теорий:
“Великое открытие, когда оно появляется, почти наверняка возникает в запутанной и бессвязной форме. Самому открывателю оно понятно лишь наполовину. Для всех остальных оно - полная тайна”
( F.J.Dyson, “Scientidfic American”, n.3, 199, 1958, p80; Русск. пер. Фримен Дж. Дайсон, в сб. “Над чем думают физики”, в.2 –“Элементарные частицы”, М.: 1963, с.96)
Но Дайсон не предусмотрел такой возможности, что не
осознанные создателем полностью отдельные моменты могут превратиться догмы, твердо усвоенные научной средой, и тогда их искоренение станет почти невозможным.
Так и случилось
с Альбертом Эйнштейном, его недопонимание отдельных важнейших положений теории относительности на долгие десятилетия закрепилось в науке в качестве непреложных догм. В немалой степени этому способствовала и журналистская волна о нём как о единственном создателе этой важной теории. Так, помимо отмеченных выше неточностей его формулировок, можно привести и другие примеры явного недопонимания им важных моментов этой теории. Например, понятие одновременности для разноместных событий устанавливается не просто на основе определения, а на основе условного соглашения, что принципиально отличается от определения. В случае согласия данных, полученных на основе определения, с экспериментальными результатами можно считать, что использованное определение подтверждается экспериментом. А данные, полученные в рамках условного соглашения, такой определенностью при сравнении с экспериментальными результатами изначально не обладают. Использованные Эйнштейном термины о движущихся и покоящихся часах и соответствующее утверждение, что движущиеся часы идут медленнее неподвижных, весьма неудачны уже тем, что маскируют участие в этом сравнении всегда трех часов, двое из которых имеют показания, согласованные с условной собственной одновременностью.
Здесь освещены почти все малоизвестные факты начальной научной биографии А. А. Тяпкина. К этому следует лишь добавить о его разговоре с И. В. Курчатовым, состоявшемся в конце февраля 53 года. В связи с приказом о переводе М. С. Козодаева и сотрудников его сектора на постоянную работу в Дубну двое сотрудников этого сектора А.А. Тяпкин и А. И. Филиппов сделали попытку продолжать работу в Дубне как и раньше в качестве командированных из Москвы от Института Курчатова.
Мотив о сохранении служебной жилплощади, полученной в домах около института при этом вовсе не был основным, поскольку всем отъезжающим предоставлялось бронирование московской жилплощади. Главным же было их нежелание находиться в полном подчинении директора М. Г. Мещерякова, с которым у них были весьма натянутые отношения. По этой причине они попросили Игоря Васильевича принять их. Курчатов сначала стал их агитировать работать на синхроциклотроне - самом крупном тогда ускорителе. При этом он заметил, похлопывая себя по шее, что если бы на нем не висело сейчас следующее правительственное задание (заметим, что в августе этого года состоялось первое испытание водородной бомбы), то он сам бы сейчас, засучив рукава, начал бы работать вместе с Михаилом Козодаевым и Бруно Понтекорво над интереснейшей проблемой -
разгадкой тайны ядерных сил. Но, узнав от них, что они уже два года работают в этой лаборатории и желают продолжать там работать, но на тех же независимых правах командированных от института Курчатова, он весьма удивился такой просьбе. Тогда Тяпкин рискнул пояснить, что его, Курчатова, ученик - Михаил Григорьевич совсем не усвоил сколько-нибудь нормального метода руководства и быть в его полном подчинении молодым сотрудникам просто опасно. И тут Игорь Васильевич вместо ожидаемой защиты своего ученика, впервые запустившим в довоенные годы первый на континенте циклотрон, весьма неожиданно для его просителей перевернул весь вопрос. Он сказал: “Но, если Мещеряков таков, как вы говорите, а я назначил к нему первым заместителем вашего руководителя Козодаева – человека, насколько я его знаю, деликатного и даже излишне мягкого, то на кого же ему следует надеяться как не на вас – людей смелых и дерзких. Так что, давайте, не мудрите и езжайте вместе со своим шефом на Волгу. А Мещерякова в случая необходимости всегда можно поправить. На этом аудиенция и кончилась. Но вскоре после семинара, на котором академик Л.А. Арцимович докладывал о жесткой фокусировке, а Тяпкин помогал ему отвечать на возражения доктора А. М. Будкера, когда Алексей вышел из главного корпуса проводить академика и пока ждали машину, рассказал ему о недавнем разговоре с Игорем Васильевичем и о своём удивлении, что он не одернул его за критику М. Г. Мещерякова.
На это академик ответил:
- А разве Вам не известно, что Игорь Васильевич сильно был возмущен поведением вашего директора перед испытанием атомной бомбы в августе 49-го?
- Нет, этого я не знаю, и в Ваших лекциях об этом ничего не было…” - ответил ему А.Тяпкин.
- Этот вопрос в институтских лекциях, конечно, не освещался, но вы могли бы узнать об этом у своего шефа М. С. Козодаева, - ответил академик, который считался самым главным соратником Курчатова. И вслед за этим он продолжил:
- Ведь вашему Михаилу И. В. Курчатов за оборонные деньги построил на Волге в самые напряженные годы за короткий срок с 47 г. по 49 г. самый крупный в мире ускоритель – всё это делалось, чтобы услышать от него, как единственного из советских физиков, побывавшего в 45 году на испытании американской атомной бомбы, что как бы не произошло испытание нашей бомбы он заверит комиссию, что она не хуже американской. А за судьбу первого испытания мы волновались неслучайно, ведь Л. П. Берия настоял на том, чтобы первые испытания проводились обязательно на добытом его разведкой американском варианте конструкции механизма сближения отдельных кусочков плутония для образования критической массы. Мы же имели полное основание беспокоиться, что добытый разведкой вариант конструкции, вполне мог быть забракованным предварительными испытаниями и потому оказался доступен для похищения. А вместо слов, которые от него ожидали, Мещеряков стал явно интриговать против Курчатова и Игорь Васильевич никогда не простит этого Мещерякову.
И эти слова Л. А. Арцимовича вспомнил А.Тяпкин через два года, когда в конце 55 года обиженный Бруно Понтекорво поехал жаловаться к Курчатову на интриги Мещерякова. И А. Тяпкин был среди немногих, кто знал, что этот разговор закончится снятием Мещерякова с поста директора.
И, видимо, Курчатову принадлежит формулировка, произнесённая секретарем партии тов. Аристовым, когда он, посетив Дубну в начале 56 г. на вопрос будущего директора ОИЯИ Д. И. Блохинцева ответил:
- Как же можно оставлять Мещерякова директором лаборатории в создаваемом Международном институте, если он не смог сработаться у себя в лаборатории с одним иностранцем - Бруно Понтекорво.
Но тот разговор А. Тяпкина в феврале 53 г. с самим Игорем Васильевичем имел короткое продолжение ровно через два месяца, когда Курчатов посетил М. Г. Мещерякова в конце апреля того же года. Тяпкин тогда был приглашён в кабинет Мещерякова и думал, что это для обсуждения будущего ускорителя с жесткой фокусировкой.
Приглашенный А. Тяпкин вошел, поздоровался и сел на узкий диванчик; Курчатов же сидел напротив за столом в кресле, а Мещеряков суетился вокруг влиятельного гостя, забегая то с левой, то с правой стороны кресла, давая объяснения первым результатам по настройке магнитного поля начавшейся реконструкции синхроциклотрона, по которой планировалось к концу года поднять энергию ускорителя до 680 МэВ.
Курчатов тем временем отодвинул от себя графики Мещерякова и обратился к Алексею с вопросами, явно имитируя перед Мещеряковым весьма близкое знакомство с молодым научным сотрудником.
А спрашивал он о том, как устроился Алексей на новом месте, не жалеет ли о переезде сюда, как обстоят дела с работой у его жены и как чувствует себя их маленький сынок, которому пошел уже второй год и который, между прочем, был назван Игорем в честь самого Курчатова - выдающего учёного и организатора атомной промышленности в России.
Проведенный Курчатовым разговор с Тяпкиным в апреле 1953 года продемонстрировал Мещерякову несуществующую в действительности связь молодого учёного с главою всего атомного проекта в нашей стране.
* * *
Здесь было рассказано, в основном, о мало известной истории становления молодого учёного. А о последующей экспериментальной деятельности А. А. Тяпкина в возглавляемым им большом коллективе сотрудников хорошо известно в Дубне и в Протвино. О многогранной же его деятельности на поприще развития методики детектирования частиц, истории физики, обсуждения философских вопросов физики и о проведенных в последние годы исследованиях черенковского излучения на уникальном пучке релятивистских ионов свинца на ускорительном комплексе SPS CERN’a будет рассказано в его избранных трудах, которые будут изданы по решению дирекции ОИЯИ в связи с исполнившимся ему в конце 2001 года 75-летием.
Знаете ли Вы, что любой разумный человек скажет, что не может быть улыбки без кота и дыма без огня, что-то там, в космосе, должно быть, теплое, излучающее ЭМ-волны, соответствующее температуре 2.7ºК. Действительно, наблюдаемое космическое микроволновое излучение (CMB) есть тепловое излучение частиц эфира, имеющих температуру 2.7ºK. Еще в начале ХХ века великие химики и физики Д. И. Менделеев и Вальтер Нернст предсказали, что такое излучение (температура) должно обнаруживаться в космосе. В 1933 году проф. Эрих Регенер из Штуттгарта с помощью стратосферных зондов измерил эту температуру. Его измерения дали 2.8ºK - практически точное современное значение. Подробнее читайте в FAQ по эфирной физике.
