к оглавлению В.И. Бояринцев Б. Миронов В.В. Квачков История и антропология Сионские протоколы Катехизис еврея Сто авторов против Эйнштейна

В. Бояринцев

Эйнштейн - главный миф 20-го века

Из-во Яуза, Москва, 2005
(продолжение)

ЭЙНШТЕЙН И МИЛЕВА МАРИЧ

Приведенное выше мнение, представляющее Милеву Марич заурядной, некрасивой, ничего не понимающей в физике женщиной, чрезвычайно распространено среди биографов Эйнштейна. Редкое исключение в этом плане представляет работа П. Картера и Р. Хайфилда [2]. На ее основе рассмотрим документальные данные, хотя многочисленные биографы всегда оставляли Милеву в тени. Милева Марич родилась 19 декабря 1875 года в Воеводине, крае на севере Югославии, сербка по национальности. Отец Милевы — Милош Марич тринадцать лет служил в армии, затем стал чиновником, по мере продвижения по службе его богатство и престиж все возрастали.

Через месяц после рождения Милевы он ушел в отставку и стал судейским чиновником.

В семье говорили на немецком языке, так что Милева знала его с детства. Отец часто декламировал ей сербские народные стихи, и она со слуха заучивала их наизусть, а с восьми лет обучалась игре на пианино. “Список мест, где училась Милева, напоминает путеводитель Кука с обозначением путей, на которые Милош толкал ее в поисках прекрасного”[2]. В 1886 году она перешла в первый класс средней школы для девочек в Нови-Саде.

Одна из ее соучениц вспоминала, как прекрасно училась Милева, которую за высокие оценки и примерное поведение прозвали Наша святая. Она особенно блистала в математике и физике, но круг ее интересов был шире. В 1891 году она начала учить французский, быстро овладела греческим и проявила большие способности к рисованию, прекрасно пела. Милева была одной из первых в Австро-Венгрии девушек, обучавшихся вместе с юношами. Она блестяще сдала выпускные школьные экзамены в 1894 году; по математике и физике ни у кого не было лучших оценок, чем у нее.

Милева переезжает в Швейцарию, стремясь к дальнейшим успехам на академическом поприще. Швейцарская высшая школа славилась не только своим качеством обучения, там было и меньше препятствий для женщин, стремящихся получить высшее образование. Но сначала Милева поступила на медицинский факультет Цюрихского университета, затем после первого семестра перешла на педагогический факультет цюрихского политехникума, который выпускал преподавателей математики и физики средней школы. Она была единственной женщиной у себя на курсе, решившейся поступить на этот по существу физико-математический факультет. Что бы в то время пройти такой путь, нужны были железная воля и решительность, а знавшие ее люди описывают Милеву как “милую, застенчивую, доброжелательную” девушку, “непритязательную и скромную”. “Она прихрамывала”, но у нее “были ум и душа”, в студенческие годы она “умела прекрасно готовить и из экономии сама шила себе платья”.

Милева и Эйнштейн познакомились в политехникуме во время первого зимнего семестра, затем вместе посещали обязательные курсы, но в начале следующего учебного года (октябрь 1897 г.) Милева забрала документы и отправилась на учебу в Германию, в Гейдельбергский университет, где провела зимний семестр. В этот университет еще шесть лет назад женщины не имели права поступать, теперь им разрешалось посещать лекции как вольным слушательницам.

Интересный факт: в это время профессором тамошнего университета был Филипп Ленард, будущий нобелевский лауреат, чья жизнь впоследствии переплелась с жизнью Эйнштейна. Ленард после Первой мировой войны обрушивался на “шитые белыми нитками” теории Эйнштейна, называя их “извращениями, противоречащими законам природы”.

После зимнего семестра Милева в апреле 1898 гола вернулась в политехникум, ей требовалось наверстать упущенное, привязанность Эйнштейна к “маленькой беглянке” способствовала тому, что их работа все более приобретала совместный характер. “Судя по письмам Эйнштейна, Милева все больше становится его интеллектуальной соратницей, шаг за шагом она идет вместе с ним по дорогам науки”.

Мать Эйнштейна была обеспокоена, когда поняла серьезность намерений сына по отношению к Милеве “то, что Милева не была еврейкой, значения не имело... но Полина, по-видимому, разделяла свойственное многим жителям Германии предвзятое отношение к сербам. Мнение, что славяне — люди второго сорта, укоренилось в Германии задолго до прихода к власти Гитлера” (выделено мной. — В.Б.).

И здесь возникает вполне законный вопрос: “Если немецким евреям позволительно было относиться к славянам как к людям второго сорта задолго до прихода к власти Гитлера (генетическое еврейское отношение к гоям), то почему у евреев вызывало возмущение аналогичное отношение к ним самим у немцев после прихода Гитлера к власти?”

Милева же, неудачно сдав выпускные экзамены, пыталась пересдать их в 1901 году, но беременность была для нее серьезным психологическим испытанием, она забросила диссертацию, на восьмом месяце вернулась домой и в январе (или в начале февраля) 1902 года родила девочку.

Нет никаких данных о том, что Эйнштейн хоть раз в жизни видел свою дочь. “Какой бы бурный энтузиазм он ни выражал сразу после ее рождения, он, как кажется, был больше всего озабочен тем, чтобы избавиться от бремени отцовства при первой возможности. Существование Лизерль осталось тайной для самых близких его друзей...”

В 1936 году, открыв дверь своего берлинского дома, доктор Плещ оказался лицом к лицу с молодой женщиной, утверждавшей, что она — незаконная дочь Эйнштейна. Сначала он подумал, что это невероятно, хотя и не исключено. Дама, однако, вела себя очень убедительно, а “интеллектуально развитый, настороженный и привлекательный” маленький мальчик, с которым она пришла, выглядел разительно похожим на Эйнштейна. Отметим, что незаконнорожденной дочери Эйнштейна — Лизерль в это время должно было быть тридцать четыре года. Плещ написал письмо об этом Эйнштейну и был край не удивлен, когда последний не проявил к этому сообщению никакого интереса.

Еще один интересный момент: Эйнштейн, зная о существовании дочери, пишет “похабные стишки”: “И слышать было бы приятно, что я яйцом налево брякнул”.

При этом один из обожателей Эйнштейна — Роберт Шульман, являющийся директором проекта “Документы Эйнштейна” и редактором его собрания сочинений, считал, что Эйнштейн “усвоил эту манеру речи скорее от однокашников в Мюнхене, чем от родителей, потому что они были весьма правильные и ассимилированные ев реи, которые не стали бы выражаться подобным образом”. Опять во всем плохом виноваты не родственники евреи, а некультурное и грубое немецкое окружение бедного Альберта!

Но все это было гораздо позже, а пока Милева приехала к Эйнштейну в Швейцарию через несколько месяцев после рождения дочери, ребенка с ней не было, так как из-за рождения Лизерль Эйнштейн мог потерять найденное им с таким трудом место патентоведа в Берне.

Здесь опять возникает вопрос: как совместить облик Эйнштейна - человеколюбца с отношением к собственной дочери как к помехе в достижении производственных успехов? Или это опять — отношение к собственной дочери как к ребенку славянки? К сожалению, многочисленные биографы Эйнштейна, постоянно скрывающие его недостойные поступки, ответ на этот вопрос не дают.

Возможно, это и явилось причиной последующих трудностей в браке Эйнштейна с Милевой, вероятно, она не хотела расставаться с дочерью, считала, что Эйнштейн за ставил ее пойти на это, и винила во всем его.

В старости Эйнштейн описывал свою бывшую любимую женщину как особу молчаливую и склонную к депрессии. Хотя в 1903 году он сообщал своему лучшему другу: “Она умеет позаботиться обо всем, прекрасно готовит и все время в хорошем настроении” (вы делено мной. — В.Б.).

Биографы так оценивают роль Милевы Марич в жизни Эйнштейна: “Двадцатисемилетняя супруга меньше всего могла служить образцом швейцарской феи домашнего очага, вершиной честолюбия которой является сражение с пылью, молью, сором” (это издевательское отношение к великолепно образованной, целеустремленной женщине, способному ученому, содержащей мужа и дом в порядке, характерно для целого ряда биографий Эйнштейна).

И далее: “Что для Эйнштейна означала хорошая хозяйка?” — “Хорошая хозяйка дома та, которая стоит где-то посередине между грязнушкой и чистюлей”. По воспоминаниям матери Эйнштейна, Милева была “ближе к первой”, при этом сам гений называл себя “цыганом” и “бродягой” и никогда не придавал значения собственному внешнему виду. Стоит спросить цыган, не обидело ли их такое сравнение.

Карл Зелинг со слов Эйнштейна писал, что Милева была “мечтательницей с тяжелым, неповоротливым умом, и это часто сковывало ее в жизни и учебе”. И он же пишет: “Однако следует записать в пользу Милевы то, что она храбро делила с Эйнштейном годы нужды и создала ему для работы, правда, по богемному неустроенный, но все же сравнительно спокойный домашний очаг”.

Иоханнес Виккерт[8] дает следующую характеристику Милевы Марич: “Скупая на эмоции, немногословная, возможно, несколько меланхоличная Милева нашла в приезжем молодом человеке настоящего друга. И это тем более важно, что до самой женитьбы Эйнштейн везде чувствовал себя гостем. Я неизменно “плавал” всегда вокруг и около — всегда чужой”.

Наверняка Милеве непросто было жить с Эйнштейном, он был неряхой, почти ежедневно, часто до глубокой ночи спорившие в доме Эйнштейна гости могли с благодарностью вспоминать о щедрости и сдержанности Милевы. “Знаете, Милева все-таки необыкновенная женщина”, — сказал однажды Эйнштейн.

Одна из глав книги П.Картера и Р.Хайфилда, посвященная последующим событиям, называется “Борьба за развод во время войны”. Хотя Эйнштейн посылал из Берлина деньги Милеве и детям, но их не хватало на жизнь, и она подрабатывала уроками математики и игры на фортепьяно.

С началом Первой мировой войны Милева с двумя детьми жила в пансионате в Цюрихе.

Эйнштейн писал: “Я охотно прислал бы тебе больше денег, но у меня у самого их не осталось. Сам я живу более чем скромно, почти по-нищенски. Только так мы сможем отложить что-то для наших мальчиков”. В декабре он обещал выплачивать Милеве по 5600 рейхсмарок в год и написал: “Я хочу, чтобы меня больше не беспокоили по пустякам...” Это писалось в то время, когда экономическое положение любой, вовлеченной в войну страны оставалось крайне неопределенным и трудно было заранее сказать, в какую величину обратится эта сумма в рейхсмарках. Но на это “любящему” отцу было в высшей степени наплевать.

К концу 1914 года друзьям Эйнштейнов стало ясно, что брак окончательно распался, Милева сняла квартиру недалеко от политехникума, а Эйнштейн поселился на холостяцкой квартире рядом с Эльзой и мог встречаться с ней сколь угодно часто.

В 1916 году Эйнштейн “оглушил Милеву следующим предложением: “Итак, поскольку наша раздельная жизнь прошла проверку временем, я прошу тебя о разводе””. Это предложение во многом было определено позицией семьи Эльзы — ее старшая дочь Марго собиралась замуж, и репутация матери — чужой любовницы вредила ее будущему общественному положению.

Для урегулирования дел по разводу Эйнштейн приехал к жене и детям, вызвал по отношению к себе озлобление со стороны старшего сына Ганса Альберта и уехал, оставив Милеву в состоянии столь тяжелого кризиса, что близкие в течение нескольких месяцев опасались за ее жизнь, за это время она перенесла несколько сердечных приступов. Состояние ее было столь тяжелым, что она даже не могла присматривать за детьми.

Эти приступы и болезнь Милевы Эйнштейн и его маменька восприняли как очередное притворство с ее стороны, хотя его лучший друг — Мишель Бессо пытался их в этом разубедить. В письме к Бессо Эйнштейн дает понять, что, если Милева умрет, он плакать не будет. Однако Милева никак не оправдывала ожиданий мужа, она не умирала, ее болезнь тянулась, улучшения состояния здоровья чередовались с ухудшением, она часто оказывалась в больнице.

“Эйнштейн прекрасно знал, что знакомые не одобряют его жестокости по отношению к Милеве, и уже в первые дни после их разъезда понял, что в глазах ближних нужно выглядеть хорошо”[2].

Эйнштейн пишет своим друзьям, пытаясь оправдаться, переписывается со старшим сыном — Гансом Альбертом, который снова начинает проявлять к отцу открытую враждебность. Его младший сын — Эдуард был ребенком болезненным и легкоранимым, и “любящий отец” писал:

“Кто знает, может, было бы лучше, если бы он покинул этот мир до того, как по-настоящему узнает жизнь”. Заботливый отец, не правда ли?

Естественно, что вину за психическую неустойчивость сына Эйнштейн полностью возлагает на Милеву, не видя никакой своей вины ни в том, что не занимался воспитанием сына, ни в том, что не заботился о его здоровье.

Профессор Цангер предложил отправить Эдуарда надлительный срок в детский санаторий, Эйнштейн со временем все больше раздражался из-за цены лечения, а затем и сам заболел. В этот период он очень сблизился с Эльзой, часто бывал у них в доме. Когда жители Берлина голодали, у Эльзы всегда для Эйнштейна были свежие яйца и масло.

В 1918 году Милеве пришлось пережить очень многое: ее младшая сестра попала в психиатрическую клинику, брат — в русский плен, начались конкретные переговоры об условиях развода. В процессе развода в мае 1918 года Эйнштейн вынужден признать, что жена ведет себя “очень достойно”.

При разводе наиболее щекотливой темой было улаживание финансовых вопросов. Козырем стали деньги, вручаемые нобелевскому лауреату, которые Эйнштейн, по его твердому убеждению, и, видимо, по еще более твердому обещанию обязательно должен был получить. Некоторые биографы считают, что, предлагая Милеве эти деньги, Эйнштейн не собирался этим отметить ее вклад в создание теории относительности, ему надо было получить развод наиболее удобным способом и в кратчайшее время.

Денежный эквивалент премии составлял 180 000 швейцарских франков, эта валюта была устойчива в отличие от падающей немецкой марки. Но оставалась одна проблема — Эйнштейн не получил еще Нобелевскую премию.

Суд признал Милеву и Эйнштейна разведенными в феврале 1919 года. В бумагах, представленных на рассмотрение суда, Эйнштейн был вынужден признать, что совершил супружескую измену. После развода Милева предоставила бывшему мужу немалую свободу в общении с мальчиками и не настраивала детей против бросившего их отца; она прожила в Цюрихе до самой смерти (1948 год).

В конце сороковых годов состояние ее здоровья резко ухудшилось, начались нарушения мозгового кровообращения, к тому же она сломала ногу. После этой травмы Милева так окончательно и не оправилась, она чувствовала, что жить ей осталось недолго, и мучилась мыслями о будущем Эдуарда.

Нобелевская премия, полученная Эйнштейном, как и было запланировано во время бракоразводного процесса, пошла на покупку трех домов в Цюрихе. В одном жила Милева, два других были куплены для вложения капитала. Из окон квартиры на третьем этаже дома ей был виден почти весь город и крыши политехникума, где прошла ее и Эйнштейна юность.

Эйнштейн одобрил покупку бывшей жены после осмотра дома во время короткого визита в Цюрих. Здесь Милева жила с детьми, взяв после развода девичью фамилию, но с 1924 года стала Милевой Эйнштейн.

В этот период отношения между бывшими супругами несколько улучшились, Милева перестала возражать против поездок детей в Берлин, даже получила приглашение сопровождать Эдуарда, несколько раз навещала Эйнштейна, но на квартире Эльзы не останавливалась. Распад родительской семьи сильно подействовал на Ганса Альберта, он на всю жизнь сохранил страх перед разводом.

Еще с конца тридцатых годов Милеву начали одолевать финансовые трудности, связанные с лечением Эдуарда. Она вынуждена была продать два дома из трех. В связи с финансовыми трудностями появилась опасность потерять и последний дом. Что в таком случае должен был сделать благородный человек, бывший муж, отец детей, совесть человечества, борец за общечеловеческие ценности?

Боясь, что и последний дом будет продан, он не перевел деньги, необходимые для содержания и лечения больного сына, а уговорил Милеву передать последнее недвижимое имущество в собственность Эйнштейну, “который осуществлял бы свои права владельца при посредничестве специально созданной в Нью-Йорке компании. По его словам, у Милевы осталось право распоряжаться этим домом по доверенности...” (выделено мной. — В.Б.).

Хотя он и переводил деньги бывшей жене и больному сыну, однако решил предпринять и другие меры: при живой жене выставил дом на продажу, чтобы после ее смерти оплатить услуги опекуна, которого собирался нанять для больного. Замечательная предусмотрительность человека и любящего (на большом расстоянии) отца. При этом у Эйнштейна и мысли не было о возможности переезда к нему больного сына.

В июле 1947 года Эйнштейн писал: “Когда дом будет продан, у Гегеля (Эдуарда. — В.Б.) будет надежный опекун и, когда Милевы не будет с нами, я смогу умереть спокойно”. Здесь не совсем понятно, когда он собирался “умереть спокойно”, когда будет опекун или “когда Милевы не будет с нами”? Живая жена представляла угрозу этому ученому авторитету?

Осенью дом был продан, и, хотя Милеве не грозило выселение из квартиры, ей в очередной раз была нанесена сильнейшая психологическая травма.

“Эйнштейн действовал так, словно она уже умерла, и было ясно, что Эдуард проведет остаток своих дней под чужим кровом. Милева пришла в смятение и выбрала самый доступный ей способ мести. Поскольку она имела определенные права на дом, выручка от про дажи поступила к ней. Эйнштейн рассчитывал, что она немедленно переведет эти деньги в Америку, Милева оставила их себе. Она не обращала внимания на его письменные требования и даже не сообщила, какую получила сумму”[2].

Отсутствие этих денег очень беспокоило Эйнштейна, и он писал старшему сыну: “Возможно, она получила все деньги наличными и куда-нибудь спрятала, возможно, их просто украли... От нее, с ее скрытностью и подоз рительностью, можно ожидать чего угодно”.

В этих условия гений всех времен и одного народа, видимо, забыв о необходимости создания теории поля, обращается к адвокату доктору Цюрхеру, который зани мался его бракоразводным процессом, а главное, дружил с Милевой. Он просил адвоката оказать давление на боль ную женщину с тем, чтобы она могла “исполнить свой долг”, то есть перевести ему деньги за продажу дома.

В конце мая у Милевы отнялась левая часть тела, ее поместили в больницу, и друзья, посещавшие ее, отмечали, что она почти утратила разум. В августе 1948 года, в возрасте 73 лет, Милева умерла, а так как она не платила за лечение, то перед смертью ей оказывали помощь как неимущей. По странной иронии судьбы, именно в год, когда умерла Милева, Эйнштейн узнал, что сам тяжело болен.

Чтобы разобрать вещи Милевы и отыскать спрятанные ею деньги, из Америки была направлена специальная команда, посланцы Эйнштейна — Фрида и Отто Натан. Джилл Кер Конвей, бывшая президентом колледжа Смита, впоследствии написала: “Марич представляется интеллектуальной ровней Эйнштейна, вначале привлекательной для него, но ставшей слишком опасной, что бы продолжать близость, и этой опасностью нельзя пренебрегать”.

После крушения брака Милева была душевно сломлена (сразу же зададим вопрос: “В который раз?” благода ря “заботам” своего все еще любимого бывшего мужа), на занятиях наукой она поставила крест, “в период развода Милева болела, у нее был нервный срыв, от которо го она так до конца и не оправилась, и то, как Эйнштейн вел себя в это время, оттолкнуло от него бли жайших друзей”.

Это и не является удивительным, так как Эйнштейн “выработал целую теорию для обоснования своего решения держаться от происходящего на расстоянии: будучи женщиной коварной, хитрой и готовой использовать любой предлог, лишь бы настоять на своем, Ми лева просто симулировала болезнь, дабы избежать развода”[4].

В 1951 году Эйнштейн в одном из писем говорит о патологической ревности, свойственной его первой жене, и пишет, что эта нездоровая черта характера “типична для столь уродливых женщин”. “По словам профессора Джона Стейчела, когда он приступил к работе над письмами Эйнштейна... первым шокировавшим его высказыванием оказался именно этот отзыв о Милеве”.

Многих биографов Эйнштейна интересовал вопрос: “Внесла ли Милева свой вклад в теорию относительно сти и если внесла, то какой? То, что он был велик, утверждали многие...” “Есть основания полагать, что из начальная идея принадлежит ей”, — говорит доктор Эванс Гаррис Уолкер.

Уолкер считал, что ключевые идеи принадлежат Милеве, а Эйнштейн должным образом их формализовал. Его союзница Троймель-Плоец заявила: “Для мужчины того времени было вполне нормальным присвоить идеи своей жены и пожинать плоды”.

“Уолкер... вспоминал, что, по мнению его противников, он хотел опорочить имя Эйнштейна, поскольку тот был евреем. Уолкер утверждает, что “мотив такого рода у меня отсутствовал”.

По словам академика А.Ф.Иоффе, все три “эпохальные” статьи Эйнштейна 1905 года были подписаны “Эйн штейн — Марич”. Широко известно, что Эйнштейн говорил своим друзьям: “Математическую часть работы за меня делает жена” {заметим, это относилось к его первым работам, в дальнейшем все математические трудности преодоле вали помощники и соавторы — евреи). “Если все эти заявления справедливы, нежелание Эйнштейна признать заслуги Милевы в создании тео рии относительности есть просто факт интеллектуального мошенничества. Заявления сторонников Милевы действительно ошеломляют, в 1990 году они стали сенсацией в Нью-Орлеане, на ежегодном съезде Амери канской ассоциации за развитие науки, где впервые были преданы гласности...”

“Предположения о роли Милевы оказались столь живучими отчасти и по той причине, что Эйнштейн не мог убедительно объяснить, как он пришел к теории относительности”[2]. И это был не послед ний случай в научной деятельности будущего лауреата”.

Сам же Эйнштейн именовал Милеву “своей правой рукой”, обсуждал с ней научные темы как с равной, как с умом, не менее сильным и независимым, чем его собственный, как с человеком, без которого он не смог бы ра ботать.

Интересна позиция биографов Пола Картера и Роджера Хаифилда по вопросу участия Милевы Марич в со вместной работе с Эйнштейном. Они пишут: “Настаивая на столь больших заслугах Милевы в создании теории относительности, ее сторонники только мешают по достоинству оценить ее действительную роль в создании этой теории — не как основной из авторов и даже не как активной участницы творческого процесса, но как преданной помощницы, которой Эйнштейн был неизменно благодарен за поддержку”, мол, Милева была хорошей слушательницей и домашней хозяйкой. При этом авторы в попытках защитить гения говорят: “Именно роль такой слушательницы и могла играть Милева, когда Эйнштейн бился с теорией относительно сти, ¦— это кажется правдоподобным хотя бы потому, что большую часть работы он делал дома”.

Но скорее то, что “большую часть работы он делал дома”, свидетельствует о том, что это было возможно толь ко с помощью жены, которая выполняла работу, в то время как Эйнштейн “бился”.

С Картером и Хайфилдом[2] все понятно: не надо даже и пытаться восстановить справедливость — оценить истинную роль Милевы Марич, которая в отличие от Эйнштейна знала математику, нужно просто подсчитать ко личество чашек кофе, поданных будущему гению, количество килограммов выстиранного ею белья и количество дней, когда она была нужна будущему мужу как “слушательница”.

И совсем уже невероятный факт: каким бы рассеян ным человек ни был, он обязательно сохранил бы текст своей первой в жизни неученической статьи, тем более что вскоре она была возведена в ранг классической и основополагающей работы.

И еще более удивительный факт — именно эта статья (единственный случай в истории журнала) была потеряна, скорее всего, изъята из архива журнала, и концы в воду. И можете потом, ребята-ученые, хоть до хрипоты в горле спорить о роли Эйнштейна в создании пресловутой гипотезы.

Милликен (лауреат Нобелевской премии 1923 года) писал: “Я восхищаюсь научной честностью Эйнштейна, величием его души, его готовностью изменить немедленно свою позицию, если окажется, что она непригодна в новых условиях”. Это несколько странная похвала ученому!

назад вперед

Знаете ли Вы, что в 1965 году два американца Пензиас (эмигрант из Германии) и Вильсон заявили, что они открыли излучение космоса. Через несколько лет им дали Нобелевскую премию, как-будто никто не знал работ Э. Регенера, измерившего температуру космического пространства с помощью запуска болометра в стратосферу в 1933 г.? Подробнее читайте в FAQ по эфирной физике.

НОВОСТИ ФОРУМА

Рыцари теории эфира