Работа Галилея „Discorsi e dimostrazioni matematiehe intorno a due nuove seienze, attenenti alia meceanica ed ai movimenti locali", русский перевод которой мы предлагаем вниманию читателей, вышла первым изданием в основной своей части в Лейдене в 1638 г., незадолго до смерти Галилея. Она справедливо считается важнейшим трудом великого итальянского ученого, превосходящим по своему значению для последующего развития точного знания все другие многочисленные его работы, в том числе и знаменитое сочинение о двух главнейших системах мира, напечатанное в 1632 г.
Ознакомившись с этой работой, читатель убедится, что автор ее, говоря словами предисловия к лейденскому изданию, „открыл две новых науки и доказал наглядно-геометрически их принципы и основания. Что должно сделать это сочинение еще более достойным удивления, это то, что одна из наук касается предмета вечного, имеющего первенствующее значение в природе, обсуждавшегося великими философами и изложенного во множестве уже написанных томов, короче сказать, движения падающих тел — предмета, по поводу которого автором изложено множество удивительных случаев, которые до сего времени оставались никем не открытыми или не доказанными. Другая наука, также развитая из основных ее принципов, касается сопротивления, оказываемого твердыми телами силе, стремящейся их сломить, и также изобилует примерами п предложениями, остававшимися до сих пор никем не замеченными; познания такого рода весьма полезны в науке и искусстве механики".
Таков отзыв об этой работе Галилея одного из его современников. Последующий углубленный анализ „Бесед" в полной мере подтвердил заслуги Галилея в области установления основ динамики. В этом отношении весьма характерна совершенно правильная и. часто цитируемая оценка этого труда, данная в свое время творцом аналитической механики Лагранжем:
„Динамика есть наука об ускоряющих или замедляющих силах и о различных движениях, ими вызываемых. Эта наука сполна создана в последнее время, причем первые основы ее были заложены Галилеем. Действие сил рассматривали до него исключительно в случае их равновесия; и хотя ускоренное движение свободно падающих тел и криволинейное движение брошенных тел также приписывали постоянно действующей силе тяжести, но никому не удалось установить законов указанного обыденного явления, зависящего от столь простой причины. Галилей первый сделал этот важный шаг и открыл новую и безграничную область для развития механики. Это открытие... составляет теперь наиболее значительную и непререкаемую часть заслуг этого великого человека. В самом деле, чтобы открыть спутники Юпитера, фазы Венеры, солнечные пятна и т. д. требуются только телескоп и наблюдательность; но нужен исключительный гений, чтобы установить законы природы на явлениях, которые всегда были у всех перед глазами и тем не менее ускользали от внимания философов."
(J. L. La-grange, Mechanique analytique, 2-me ed., 1811 г., отд. 1, секция 1).
Несколько иная оценка дается обычно работам Галилея в области сопротивления материалов. Как в трудах по истории физики и теоретической механики, так и в курсах прикладной механики характеристике их почти всегда отводится всего лишь несколько строк, причем соответствующие положения, установленные Галилеем, трактуются иногда как интересный пример заблуждения великого ученого, не проверившего в данном случае экспериментальным путем своей основной гипотезы о сопротивлении тел сгибанию. Однако мне кажется, что подобная оценка положений Галилея, касающихся основ сопротивления материалов, весьма далека от истины.
Прежде всего, приходится отметить, что за исключением Леонардо да Винчи, гениального художника и разностороннего ученого (1452—1519 г.), который также занимался вопросами сопротивления материалов (см. издание его манускриптов „II codice atlantiсо" листы 152 и 211), сейчас нельзя указать ни одного автора, которого можно было бы считать предшественником Галилея в указанной области. Но работы Леонардо да Винчи шли по иному пути, и Галилей является, по-видимому, первым, сделавшим попытку создать теорию сопротивления тел сгибанию путем применения методов геометрии и теоретической механики. Все же осторожнее сказать „по-видимому", потому что наши познания в области истории техники и технической механики пока довольно скудны и весьма значительно уступают нашему знанию истории математики, физики и теоретической механики, по которой мы располагаем большим количеством весьма серьезных трудов, хотя и не могущих удовлетворить нас с точки зрения идеологии и исходных принципов, но все же содержащих богатейший тщательно подобранный, проверенный и критически взвешенный исходный материал. И если в этой последней области мы до настоящего времени все еще встречаемся с неожиданностями и находками, то нет сомнения, что при более тщательной проработке вопросов истории техники и прикладной механики (в чем давно уже ощущается настоятельная потребность) мы откроем множество совершенно новых фактов. Более вероятно, впрочем, что такой углубленный анализ работ „механиков" — предшественников и современников Галилея — подтвердит его приоритет в изучении основ сопротивления материалов; за это говорит как характер cохранившихся сочинений этих механиков, так и то обстоятельство, что сам Галилей, прекрасно осведомленный в вопросах механики, нигде не упоминает о работах, имеющих отношение к рассматриваемой им теме, за исключением „Проблем механики" Аристотеля. Последнее доказательство не было бы достаточно веским, если бы дело касалось какого-либо другого автора: в ту эпоху не очень тщательно соблюдали авторские права, и цитирование чужих сочинений без малейшего упоминания о них было обычным явлением. Однако это ни в какой степени не относится к Галилею, никогда не скрывавшему источников своих познаний.
Далее, хотя галилеева теория сгибания и исходит из неправильного представления о равномерном растяжении всех волокон сгибаемого тела в данном поперечном сечении его (вместо увеличивающегося по мере удаления от нейтрального слоя растяжения и сжатия волокон в том же сечении тела), все предложения его, касающиеся сравнительной величины напряжения различных балок, имеющих простейшие—прямоугольное и сплошное круглое — поперечные сечения, совершенно правильны, в чем читатель легко убедится из чтения текста второго дня собеседования и соответствующих примечаний.
Поэтому если бы Галилей, его ученики или его противники попытались тщательно проверить на опыте, как протекает изгиб одной и той же балки с прямоугольным поперечным сечением, поставленной на ребро или положенной плашмя, при каких условиях ломаются сплошные цилиндры различной длины и толщины и т. д., то они не обнаружили бы противоречия между результатами наблюдений и положениями Галилея, особенно при том уровне техники экспериментирования, который наблюдался в рассматриваемую эпоху. Поэтому гипотеза Галилея могла быть принята как первое приближение, пока изучение более сложных случаев сгибания тел не обнаружило ее ошибочности. В этом вопросе не следует утрачивать исторической перспективы и забывать о той медленности, с которой развивалась соответствующая теория (см. примечание 29).
Отмеченная выше недостаточность сколько-нибудь полных работ в области истории техники и технической механики не позволяет нам также установить, в какой мере были использованы на практике предложения Галилея, касающиеся сопротивления тел сгибанию; но надо думать, что „механики" того времени не прошли мимо них совершенно безучастно, так как вопрос о прочности машин, об экономии веса при постройке судов и т. д. к тому времени совершенно назрел.
Поэтому мне кажется, что соображения Галилея о сопротивлении тел сгибанию приходится считать весьма ценным вкладом в эту отрасль знания, лишний раз доказывающими всю силу и разнообразие его гения.
Основные черты жизни и деятельности Галилея, описанию которых посвящено весьма большое количество работ, известны достаточно широко, так что на биографии его можно остановиться лишь вкратце. Галилей родился в 1564 г. В возрасте 17 лет он был отправлен отцом в Пизанский университет изучать медицину. Здесь ему пришлось основательно ознакомиться с философией Аристотеля, так как изучение ее, по правилам того времени, должно было предшествовать занятиям медициной. К последней Галилей гае чувствовал никакой склонности, занятия философией также его не увлекли, и талант его пробудился лишь тогда, рогда оп познакомился с творениями великих древних геометров Эвклида и Архимеда.
Покинув университет, по-видимому, не приобретя ученой степени, он вернулся во Флоренцию, где проживал его отец, и следующие годы провел в усиленных занятиях математикой и механикой. Результатом этих занятий явилось изобретение Галилеем гидростатических весов, описанных им в сочинении „La bilancetta", и исследование о центрах тяжести некоторых тел. Первая из указанных работ Галилея попала в руки маркиза дель Мойте, более известного в истории механики под именем Гвидо Убальди, талантливого ученого и старшего современника Галилея (1545— 1607 г.). Последний подметил огромные способности Галилея, стал его другом и почитателем и добился от великого герцога тосканского Фердинандо Медичи назначения Галилея профессором математики Пизанского университета (в 1589 г.), каковую кафедру Галилей и занимал до 1592 г. Относительно этого периода жизни Галилея имеется мало точных сведений.
Сообщения ученика и первого биографа Галилея Вивиани о публичных опытах Галилея над падением тяжелых тел с Пизанской наклонной башни и наблюдениях над качанием паникадила в Пизанском соборе, приведших его к установлению законов качания маятника, оспариваются новейшими исследователями, в частности, Уолвилем (Е. Wohlwill). Единственным литературным памятником этого периода деятельности Галилея является рукопись „Sermones de motu gravium", опубликованная впервые в 1854 г. во флорентийском собрании сочинений Галилея. В ней Галилей полемизирует с Аристотелем по вопросу о падении тел и излагает свои взгляды, в общем совпадающие с воззрениями математика Дж. Баттиста Бенедетти (1530—1590 г.), издавшего в 1585 г. соответствующий трактат, и не свободные от ряда ошибочных положений, от которых Галилей впоследствии отказался, эта работа интересна как документ, характеризующий затруднения, стоявшие на пути к установлению законов падения тел и обусловливаемые влиянием аристотелевых положений.
Через три года Галилею пришлось покинуть Пизу и вернуться во Флоренцию. Положение его было затруднительным, но ему снова помог Гвидо Убальди, выхлопотавший Галилею через Сальвиати и венецианца Сагредо кафедру математики в Падуанском университете. Здесь Галилей оставался 18 лет (с 1592 по 1610 г.) и сам впоследствии считал этот период наиболее счастливым в своей жизни. За это время у Галилея окончательно сложились основные воззрения в области как статики, так и динамики, впоследствии развитые в его работе „Delia scienza meccaniса" и настоящих „Discorsi", а также убеждение в правильности системы Коперника. Кроме того, он опубликовал описание „геометрического и военного компаса", т. е. пропорционального циркуля.
В 1609 г. до Галилея дошли сведения об изобретении в Голландии зрительной трубы. (Это побудило его попытаться самостоятельно сконструировать таковую, что ему и удалось. Хотя телескоп этот давал весьма небольшое увеличение, все же Галилей смог открыть при помощи его спутников Юпитера, обнаружить неровность поверхности Луны и разложить на отдельные звезды ряд звездных скоплений. Эти свои открытия Галилей опубликовал в сочинении „Nuncius sidereus", привлекшем к себе чрезвычайное внимание ученого мира и в течение одного 1610 г. переизданного в Праге, Париже Франкфурте-на-Майне.
В том же 1610 г. Галилей, тяготившийся педагогической деятельностью, принял предложение великого герцога тосканского Козьмы II Медичи и переселился во Флоренцию в качестве „философа и первого математика его светлости". Здесь Галилей продолжал свои астрономические наблюдения и вскоре открыл фазы Венеры, сложность строения Сатурна и солнечные пятна, по которым ему удалось определить время вращения Солнца около своей оси. В 1612 г. Галилей опубликовал трактат „Discorso intorno alle cose che stanno in su l'acqua о che in qiiella si muovono", в котором он положил начало обоснованию гидростатики методом возможных перемещений. Астрономические работы Галилея, убедительно подкреплявшие воззрения Коперника, многочисленные письма его к друзьям и ученикам, в которых он защищал ту же систему, полемика его с аристотелианцами по многим вопросам механики и физики, — все это создало ему немалое число врагов среди перипатетиков и официальных представителей католической церкви. Последние, приговорив еще в 1600 г. доминиканского монаха Джордано Бруно за распространение взглядов Коперника к наказанию „возможно милосердному и без пролития крови" (т. е. сожжению на костре), добились в 1616 г. признания учения Коперника еретическим и включения его сочинения в список запрещенных книг; одновременно Галилею было предложено через кардинала Белдармино прекратить свои выступления в защиту этого пагубного учения. Галилей подчинился указанию и в течение ряда лет не рисковал открыто высказываться по поводу системы Коперника. В 1623 г. им была издана еще одна значительная работа „II Saggiatore", содержащая рассуждения по поводу незадолго до того появившихся комет. Научная ценность этой работы не очень значительна, но по своим литературным достоинствам она представляет исключительный интерес. Работу эту Галилей посвятил кардиналу Барберини, только что занявшему папский престол под именем Урбана VIII, которого считал весьма к себе расположенным, и в 1624 г. предпринял поездку в Рим, чтобы повидаться с папой и добиться отмены запрещения высказываться по поводу системы Коперника. Хотя это Галилею и не удалось, но прием, оказанный ему в Риме, его обнадежил, и он решил придать изложению своих воззрений форму диалога, в котором система Коперника обсуждалась бы как одна из гипотез. Закончив свою работу в 1630 г., Галилей лично отвез ее в Рим и стал добиваться разрешения на ее опубликование. После долгих и часто бесплодных хлопот это ему удалось, и в 1632 г. его знаменитое сочинение „Dialogo sopra i due Massimi Sistemi del Mondo Tolemaico e Copernicano" было вылущено в свет во Флоренции. Сочинение это произвело огромное впечатление на современников Галилея и одновременно ожесточило его врагов, которые сумели восстановить против него самого папу. Галилей был вызван в начале 1633 г. в Рим, где против него, несмотря на его преклонный возраст и немощность, был начат процесс, закончившийся, как известно, публичным отречением Галилея от еретического учения Коперника (22 июня 1633 г.) и признанием великого итальянского ученого „узником инквизиции". Ему запрещено было что-либо печатать и вести какие бы то ни было разговоры о движении Земли. Борьба Галилея за систему Коперника представляет собой одну из интереснейших страниц в истории точного знания и нуждается в подробном освещении. Надо думать, что в ближайшее время оно будет дано нашим читателям вместе с готовящимся к печати переводом на русский язык указанной знаменитой работы Галилея.
После кратковременного пребывания в Риме, Галилею было разрешено вернуться в свою виллу Арчетри близ Флоренции, где он и провел почти безвыездно остальные годы своей жизни под бдительным наблюдением инквизиторов, причем сношения с ним его друзей и учеников были небезопасными. Постигшая Галилея слепота и общее болезненное состояние не сломили его настойчивости в научных работах. Именно в этот период им были закончены „Discorsi", про которые Галилей с горечью говорит в своем посвящении: „...Я хотя и молчу, но провожу жизнь не совсем праздно".
Галилей умер в 1642 г. Инквизиторы не допустили похоронить его там, где он завещал, долгое время не разрешали поставить на его могиле памятника, искали его переписку и рукописи, чтобы их уничтожить. Последнее обстоятельство повело к тому, что его литературное наследие распылилось среди его учеников и частью погибло, сохранившиеся же работы собирались и восстанавливались в течение весьма длительного периода.
Таковы общие внешние черты жизни и работы Галилея. Попытаемся теперь представить себе ту среду, в которой протекала его кипучая научная деятельность.
Переход от темного периода средневековья к эпохе „новой истории", ознаменовавшийся в Западной Европе падением феодального строя и развитием торгового капитала и производства, сопровождался глубокими сдвигами во всей структуре экономических отношений. Оживление внешних торговых сношений повлекло за собою изменение в конструкции судов, увеличение их тоннажа и т. д.; одновременно с этим в некоторых странах усилились работы как по ирригации, так и по реконструкции и созданию новых внутренних водных путей сообщения, включая устройство каналов и шлюзов; развитие военной техники предъявило усиленный спрос на металл, что вызвало рост добычи угля и руды и т. д. Перед прикладной научной мыслью это поставило много новых задач, касавшихся самых разнообразных отраслей механики и техники. И мы видим, что ряд ученых и заслуженных практических деятелей в различных странах с тем или иным успехом бился в этот период над разрешением задач, выдвинутых жизнью. Так, в течение одного лишь XVI столетия мы встречаемся с работами Бирингуччио, выпустившего в 1540 г. сочинение „Pirotechnia", являющееся первой работой по металлургии на итальянском языке и содержащее, между прочим, описание процесса отливки пушек; Георга Бауера (Georgius Agricola, 1490—1555 г.), написавшего интереснейшее сочинение „De re metallica libri XII", которое вышло к свет в 1556 г. и содержит описание рудников и их оборудования", Иеронима Кардано, описавшего в своих книгах „De subtilitate libri XXI", 1550, и „De rerura varietate libri XVII", 1557, большое число механизмов, машин, подъемных и транспортирующих сооружений, насосов, водоподъемных приспособлений и т. д.; к этому следует прибавить труды Жака Бессона (умершего в 1569 г.), Рамелли (прибл. 1530—1590 г.), Лорини, Джиамбаттиста делла Порта, голландца Симона Стэвина и многих других, которые дают нам возможность судить о состоянии различных отраслей механики и техники в рассматриваемую эпоху и задачах, которые ставила перед ними жизнь. Параллельно с успехами в области техники и прикладной механики прогрессировали и взаимно связанные с ними отрасли теоретического знания. В некоторых из перечисленных выше работ (в частности, Кардано, Стэвина), а также трудах Гвидо Убальди, мы наблюдаем уточнение и расширение различных положений статики, включая гидростатику; изучение закона свободного падения тел, а также движения тел по наклонной плоскости, которым с успехом занимался еще гениальный Леонардо да Винчи, становилось под влиянием требований военного дела все более настойчивым. В 1537 г. Тарталья в своей работе „Nuova scienza" установил, что путь, проходимый брошенным телом, представляет собою во всех своих частях кривую линию, и оспаривал мнение аристотелианцев, будто пуля летит сперва прямолинейно и горизонтально, затем описывает дугу круга и заканчивает путь, падая вертикально. В 1587 г. Бенедетти указал в своей работе „Diversarum speculationum", что все тела независимо от их веса, будучи сброшены с одной и той же высоты, должны достигнуть земли в одно и то же время, и что вопреки мнению Аристотеля воздух препятствует, а не способствует движению. Бенедетти имел представление о центробежной силе и знал, что тело, предоставленное самому себе, движется по касательной к кругу, который оно ранее описывало; у него начали также слагаться некоторые правильные представления об инерции тела и о влиянии на движение постоянно действующей силы; однако в объяснениях, которые он по этому поводу излагал, он стоял еще твердо на точке зрения Аристотеля. Наконец, Пикколомини в своем сочинении „Liber Scienliae de natura", 1597, опровергал утверждение Аристотеля, что тяжелые и легкие тела падают с различной скоростью, и указывал, что это совершенно противоречит опыту; однако какой-либо новой теории падения тел он не создал.
Эти краткие замечания указывают, как настойчиво билась научная мысль над разрешением закона падения тел; сравнение же работ упомянутых ученых, являющихся предшественниками Галилея, с тем, что излагается в его „Discorsi", наглядно показывает, как велика разница между их попытками установить этот закон и гениальными доказательствами Галилея.
Связь между запросами практической жизни и теоретическими исследованиями проявляется не менее отчетливо и в отношении работ Галилея, посвященных сопротивлению материалов. Уже на первых страницах „Discorsi" мы встречаемся с указанием, что вопрос о прочности машин, судов и других сооружений дает пытливым умам обширное поле для размышлений и достоин стать предметом особого внимания со стороны математиков и механиков. При этом Галилей ясно сознавал практическую ценность установленных им положений. Так, по поводу изгиба балки с параболическим профилем он говорит устами Сагредо: „Случаи, где такое открытие принесет пользу, столь многочисленны, что затруднительно и даже невозможно все их перечислить", дополняя этим указание Сальвиати, что указанное открытие „...может принести большую пользу при постройке крупных судов, в особенности при укреплении палуб и покрытий, так как в сооружениях этого рода легкость имеет огромное значение*'.
Ученым, пытавшимся в эту эпоху пролагать новые пути в науке,. приходилось, как это мы видим на примере Галилея, затрачивать огромные усилия не только на творческую работу, т. е. обоснование и экспериментальную проверку своих оригинальных идей, но и на ожесточенную борьбу с косностью и предрассудками своих ученых коллег — схоластов, для которых главным источником познания природы была штудирование философских творений Аристотеля и часто неудачных работ его комментаторов.
В рассматриваемую эпоху авторитет Аристотеля стоял еще весьма высоко. Действительно, хотя в связи с упадком афинской школы работы его и стали постепенно утрачиваться и забываться, все же часть их получила широкое распространение не только в странах ближнего востока, но и запада; в особенности это относится к сочинениям по логике, которые завоевали себе прочное положение и считались в то время чрезвычайно ценными. Иное отношение было проявлено церковными властями запада к натурфилософским сочинениям Аристотеля. Вначале последние не пользовались их расположением. Однако после того как арабы, ознакомившись с многочисленными сочинениями Аристотеля, стали его восторженными поклонниками и через Испанию передали свою оценку его работ западноевропейским народностям, запрещение с этой части сочинений Аристотеля было снято (в 1230 г.). В дальнейшем схоластическая философия XIII и XIV вв. находилась уже всецело под влиянием Аристотеля, учение которого в отношении всех затрагиваемых им отраслей знания признавалось истинным и не подлежащим критике. В этом духе воспитывался ряд поколений, причем основой преподавания являлась, по преимуществу, логика (с чрезмерным увлечением которой вынужден был согласиться во время второго дня собеседования даже Симпличио), изучение же явлений природы отошло на задний план и было заменено сопоставлением мнений, высказанных по поводу них Аристотелем или другими авторитетами из числа его комментаторов и последователей.
Если добавить к этому, что труды Аристотеля в специальных областях физики, астрономии и отчасти механики не принадлежат к числу наиболее удачных, „невежественность же некоторых перипатетиков может быть сравнена, — по словам Либри, — только с их фанатизмом", то станет понятным, как трудна была борьба ученых-новаторов со своими противниками - перипатетиками.
Однако первые, чувствуя за собой поддержку со стороны нарастающих требований жизни и производства, шаг за шагом отвоевывали позиции у своих оппонентов, противопоставляя умозрительным заключениям опыт и математическую обработку наблюдений и отвечая на гневное требование патера Качяини (в 1614 г.) изгнать всех математиков авторов различных ересей и запретить геометрию как дьявольское искусство словами Галилея: „Философия написана в величайшей книге, которая постоянно открыта нашим глазам (я говорю о Вселенной); но нельзя ее понять, не научившись сперва понимать язык и различать знаки, которыми она написана. Написана же она языком математическим, и знаки ее суть треугольники, круги и другие математические фигуры" („II Saggiatore", 1623 г.). В сущности, это были последние отчаянные попытки схоластиков удержать свои прочные, долголетние позиции. В течение немногих десятилетий конца XVI и начала XVII столетий многие отрасли точных наук получили чрезвычайное развитие и обогатились рядом открытий, ставших для них прочным фундаментом. Произошла решительная перестройка всей системы научных знаний, и схоластическая философия утратила свое былое значение скорее, чем могли даже надеяться ее противники.
В борьбе со схоластиками Галилей принимал самое Деятельное участие, и неудивительно, что многие его работы (особенно „Discorso intorno i galleggianti" и „II Saggiatore") носят резко выраженный полемический характер. Что касается, однако, „Discorsi", то они, как увидят читатели, отличаются более спокойным изложением. Участники беседы, которым Галилей так же, как и в диалогах о двух системах мира, приписал имена двух своих Сальвиати и Сагредо (первый—флорентийский вельможа, управлявший одно время городом Болоньей, Второй — дож Венеции) и имя заслуженного коментатора Аристотеля — Симплиция, жившего в VI в., относятся друг к другу с должным уважением. При Этом Симпличио (буквально „простак") выведен отнюдь пе наивным или невежественным человеком: он очень начитан, понимает доводы своих собеседников, умело ставит вопросы, но держится пассивно; когда речь идет о математических доказательствах, в которых он не чувствует себя достаточно сильным. Лишь в собеседовании шестого дня Галилей вводит вместо Симпличио новое лицо—Апроино, своего ученика и друга, с которым он сблизился еще в Падуе. Руководящая роль в направлении бесед принадлежит Сальвиати, устами которого говорит „наш академик", т. е. Галилей.
„Discorsi" изложены простым и ясным языком и не содержат никаких затруднений для понимания, кроме тех, которые вытекают из сущности вопроса. Недаром Сагредо дает такую характеристику рассуждениям Сальвиати: „Изложение последнего, как всегда, совершенно ясно и позволяет не только разбираться в вопросах, кажущихся темными, но и разрешать действительные загадки природы путем рассуждений, наблюдений и опытов, простых и всем доступных. Последнее обстоятельство (как я слышал кое от кого) дало повод одному из ученых профессоров придавать относительно мало цены его новым теориям как слишком низким и построенным на обычных и общеизвестных основаниях, как будто наиболее замечательная и ценная сторона опытных наук не заключается как раз в том, что они проистекают и развиваются именно из общеизвестных, всем понятных и неоспоримых принципов".
Общее содержание шести дней „Бесед", в которых. Галилей подводит результаты своих более чем сорокалетних работ в области механики, читатель найдет в помещаемом ниже „перечне главнейших тем, излагаемых в настоящем сочинении" и подробном оглавлении.
Текст „Discorsi" я счел необходимым сопроводить рядом примечаний, по поводу характера которых приходится сказать несколько слов. Если бы настоящая работа предназначалась исключительно для лиц вполне осведомленных в вопросах физики и механики и их истории, то в примечаниях, пожалуй, вообще не было бы надобности. Однако рассчитывать на столь, узкий круг читателей „Бесед" было бы совершенно неправильным. Проф. А. Эттинген, переведший а свое время „Discorsi" на немецкий язык, справедливо отметил в своем послесловии: „Они (т. е. „Discorsi") слишком мало известны. Читатель найдет немало примеров, известных ему из учебников, которые впервые были изложены именно здесь, но как редко вспоминаем мы в подобных случаях о гениальном человеке, который был творцом физики и пролагал новые пути в многочисленных отраслях знания! Чтение „Discorsi" будет полезно каждому учащемуся, да и преподаватель, и доцент могут взять за образец свободный популярный стиль изложения и получить импульс к дальнейшему совершенствованию. Рассмотрение прошлых ошибок и широко распространенных неправильных представлений и сейчас еще представляет огромный интерес". В наших условиях, при все растущем огромном спросе на научную и техническую книгу, в том числе и сочинения классиков физико-математических наук, изучение которых дает совершенно исключительные по своему значению результаты и потому должно быть широко рекомендовано, мы обязаны стремиться возможно облегчить правильное понимание мыслей автора и предостеречь от возможных ошибок тех читателей, которые недостаточно глубоко знакомы с физикой и механикой, особенно в историческом их разрезе. Не вполне устойчивая терминология, чуждая современному читателю концепция некоторых основных понятий, изредка встречающиеся ошибочные утверждения, — все это может заслонить в их глазах истинный смысл и значение „Discorsi". В частности, я счел целесообразным сопроводить достаточно подробными примечаниями тему о сопротивлении тел сгибанию, так как, во-первых, по данному вопросу нет единодушия в оценке работ Галилея, что я уже отметил выше, и, во-вторых, хотя круг лиц, знакомых с основами прикладной механики, расширяется у нас чрезвычайно быстро, все же число читателей, обладающих хотя бы начальными сведениями из области сопротивления материалов, будет во много раз меньше количества лиц, знающих основы физики и теоретической механики; для последних же пояснения соображений Галилея: будут, несомненно, полезными, поскольку теория сопротивления материалов не завоевала еще себе надлежащего места во многих современных курсах элементарной физики и механики. Во всяком случав при составлении примечаний мною руководило лишь желание возможно точно передать и пояснить некоторые мысли Галилея, кажущиеся нам сейчас не вполне отчетливыми, и тем облегчить читателям приобретение правильного представления о величайших заслугах этого гениального итальянского ученого” в установлении основ точного знания.
Дело в том, что в его постановке и выводах произведена подмена, аналогичная подмене в школьной шуточной задачке на сообразительность, в которой спрашивается:
- Cколько яблок на березе, если на одной ветке их 5, на другой ветке - 10 и так далее
При этом внимание учеников намеренно отвлекается от того основополагающего факта, что на березе яблоки не растут, в принципе.
В эксперименте Майкельсона ставится вопрос о движении эфира относительно покоящегося в лабораторной системе интерферометра. Однако, если мы ищем эфир, как базовую материю, из которой состоит всё вещество интерферометра, лаборатории, да и Земли в целом, то, естественно, эфир тоже будет неподвижен, так как земное вещество есть всего навсего определенным образом структурированный эфир, и никак не может двигаться относительно самого себя.
Удивительно, что этот цирковой трюк овладел на 120 лет умами физиков на полном серьезе, хотя его прототипы есть в сказках-небылицах всех народов всех времен, включая барона Мюнхаузена, вытащившего себя за волосы из болота, и призванных показать детям возможные жульничества и тем защитить их во взрослой жизни. Подробнее читайте в FAQ по эфирной физике.
|
|
 |
