На этих страницах принцип относительности, в противоположность установившемуся способу его трактования, рассматривается не без некоторой критики и
с той, именно у нас в Германии бывшей до сих пор обычной, осторожностью, которая никогда бы не должна была покидать естествоиспытателя. При этом изложение должно остаться доступным для каждого читателя, хотя бы до некоторой степени осведомленного в естественных науках. Как и при всяком другом вглубь идущем познании, здесь в основе речь идет о простых вещах, и последовательное проведение точки зрения здравого рассудка представлялось нам важным при рассмотрении трактуемого вопроса.
Говоря о точке зрения здравого рассудка, мы имеем в виду разум естествоиспытателя, хотя и в его первоначальной простоте, но дисциплинированный в процессе постоянного изучения во всех областях практического знания и всегда стремящийся внести в последнее единство и возможно большую простоту.
Для этого простого, или, как его можно также назвать, здравого рассудка, факты внешнего мира, о которых он узнает при посредстве чувств, имеют большее значение, чем его внутренние потребности. Основание для этого не в признании ограниченности человеческого духа, а, напротив, в признании его слишком большой широты, в силу которой даже и с некоторой вероятностью нельзя ждать a priori, чтобы потребности человеческого духа согласовались со свойствами неодушевленной природы, которую он стремится понять: бесконечно многообразно мыслимое, но действительность одна, и только ее одной должен придерживаться естествоиспытатель.
И все же стремление смело предвосхищать факты, создавая гипотезы, всегда останется одним из прекраснейших и плодотворнейших преимуществ естествоиспытателя. Только
он не должен при этом идти напролом, а, напротив, должен быть готовым каждую минуту преклониться перед фактами, никогда не забывая, что если какая-либо из его гипотез длительно выдерживает проверку на фактах действительности и, следовательно, знаменует собою некоторое открытие, то это является только случайностью. И раз он хочет остаться добросовестным, то лишь после долгих колебаний может он признать и выдать за истину то, что сначала было только гипотезой и творчеством его духа.
Чем „смелее" проявляет себя какой-либо естествоиспытатель, тем больше мест в опубликованных им работах оказывается, по общему правилу, недолговечным. Можно привести немало тому примеров из старого и нового времени (особенно из последнего). Еще и потому смелость естествоиспытателя, в противоположность смелости воина,
не заслуживает высокой оценки, что отважный воин рискует своей жизнью, а смелого естествоиспытателя в случае его неудачи ждет только удобное для него снисходительное забвение. Иной раз приписываемая естествоиспытателю „смелость" в действительности состоит в достаточно беззастенчивой уверенности в своей безнаказанности, и это, конечно, вовсе не способствует чистоте научной литературы. К числу немецких свойств такая смелость не принадлежит.
Памятуя об этом, мы поймем, конечно, и всю заманчивость обобщенного принципа относительности в его стремлении охватить все явления материального мира, и законность желания видеть этот принцип, без каких-либо ограничении и дополнений, оправдавшим себя, как новое достижение. Мы и стараемся всему этому воздать должное на этих страницах (Разумеется, мы все же хотели бы, чтобы защитники и глашатаи принципа относительности мыслили всегда, как естествоиспытатели, а не как „релятивисты" См. примеч. *) на стр. 5). Но вместе с тем, пока мы видим несоответствие между принципом и внешним миром, которое оставляет неудовлетворенным здравый рассудок, мы не можем признать указанное желание исполнявшимся. Естествоиспытатель не только может, но даже и обязан самым тщательным образом обращать внимание на несоответствия, где бы он их ни нашел, и проследить их до конца. В этих противоречиях — залог его будущих надежд, ибо до сих пор они всегда указывали пути к новым познаниям, при достижении которых уже и здравый рассудок чувствовал себя действительно удовлетворенным. Вспомним хотя бы теорию флогистона или материальную теорию теплоты, отвергнутую в виду противоречий, которые сначала, под влиянием достигнутых этими теориями успехов, их приверженцы старались прикрыть при помощи подсобных гипотез.
Итак, если попытки искусственным путем примирить теорию с внешним миром должны быть, по справедливости, признаны недопустимыми, то уместно будет, как мы постараемся показать в настоящей работе, потребовать ограничения обобщенного принципа относительности. Это повлечет за собой, разумеется, не только отрицание за принципом „философского значения", вызывающего среди некоторых особое восхищение, но и прямое признание, что обобщенный принцип относительности в строгом смысле ложен, т. е. наряду с правильным заключает в себе и ложное. Последнее не мешает, конечно, сохранившемуся после указанного ограничения остатку теории, а именно простому принципу относительности и принципу тяготения, — в виду его важности, быть признанным в качестве крупного завоевания.
Наше ограничение обобщенного принципа относительности прежде всего позволит нам оставить в стороне то спутывание времени и пространства, которое для математического исследования представляет могущественное вспомогательное орудие, но которое, поскольку обобщенный принцип относительности пытается его ввести как одну из основ понимания природы, можно назвать, если угодно, сплошной фантазией. Зато мы получим возможность вновь, обратить внимание на заполняющую пространство среду, эфир. Во всяком случае придется дать себе отчет в том, что попытка приверженцев обобщенного принципа относительности молчаливо перекрестить эфир в „пространство" ни мало не устраняет эфира и не делает его излишним. Напротив, когда будет постигнут механизм эфира, он позволит нам, вместо того чтобы приписывать связь времени и пространства нашему сознанию, как логическую необходимость, т.-е. навязывать ее таким образом простому, здравому рассудку, — объяснить эту связь объектами внешнего мира.
К механизму того же эфира придется прибегнуть и для установления связи с прочими представлениями, которые, как, например, кванты энергии, хотя и приобрели уже в наше время характер научной необходимости, но все еще отделены темной пропастью от других связанных с ними областей знания. Таким образом до сих пор еще ими можно пользоваться только ощупью, все время чувствуя, как вплотную касаешься основной связи эфира и материи, но не имеешь возможности в нее проникнуть. Это имеет место, например, при рассмотрении превращения находящегося в атоме избыточного кванта эпергии в квант лучистой энергии, который затем покидает атом, как вереница эфирных волн.
Раз идея эфира нашла свое оправдание в подавляющей массе научных данных, то уже a priori не приходится сомневаться, что тяготение должно осуществляться при посредстве эфира п всего того, что еще может быть с ним связано. Но на этих страницах это особенно подчеркивается, так как слишком уж часто высказывается взгляд о безнадежности попытки познать в деталях механизм этого эфира. Но, конечно, всякие попытки иначе, с другой стороны, подойти к этой постоянно нам сопутствующей и все же столь мало понятной для нас силе тяготения можно только всемерно приветствовать. Ведь, помимо всего прочего, в этих попытках можно видеть возможность подхода к пониманию эфира. Действительно, г. Эйнштейн воздвиг мощное математическое сооружение, способное оказать такого рода услуги. И если сооружение окажется безупречным, то в скором, можно надеяться, времени опыт покажет, до какой высоты оно может быть использовано (некоторые из частей сооружения, в виду недостаточной их прочности, придется разобрать), и как велика в отдельных случаях ценность открывающегося с него кругозора.
Знаете ли Вы, что в 1965 году два американца Пензиас (эмигрант из Германии) и Вильсон заявили, что они открыли излучение космоса. Через несколько лет им дали Нобелевскую премию, как-будто никто не знал работ Э. Регенера, измерившего температуру космического пространства с помощью запуска болометра в стратосферу в 1933 г.? Подробнее читайте в FAQ по эфирной физике.
